29 июля – ИА SM.News. О памятниках столицы Южного Урала, об их культурном и историческом контексте мы беседуем с челябинским краеведом Юрием Эльбертом.
– Начнем с провокационного вопроса: нужен ли памятник Ленину в центре Челябинска?
– Имеете ввиду скульптуру на площади Революции? Конечно, ведь это работа скульптора Головницкого, а всё что воплотил Лев Николаевич – знаковые для города шедевры. Челябинцы гордятся своим гением.
– Но ведь памятник изображает вождя пролетариата – Ленина, а имя скульптора знают лишь сотни образованных жителей. Не повлияет ли это на молодёжь, не посеет ли симпатии к коммунистическим, а то и более радикальным идеям?
– С Лениным вот какая штука: его многочисленные скульптуры оказались вынутыми из исторического контекста, оторванными от достаточно сложной, существовавшей вокруг него мифологии. Это трудно представить людям, детство которых прошло в СССР, у которых эта мифология вкоренена в сознание с детства – с первыми книгами, с пионерскими песнями.
Для современного подростка Ленин – не просто памятник, а данность, он просто есть в центре каждого города или села, как и улица его имени. Почему – загадка, но не факт, что современный подросток захочет её разгадывать.
Буквально на этой неделе я беседовал на с гуманитариями-магистрантами одного из местных вузов. Конечно, это были очень умные ребята, они знали имена Ленина, Сталина, даже Плеханова. Меня поразило, что они не подозревали о существовании газеты «Искра». Речь сначала шла о многотиражке «Искра такого-то района», и студенты полагали, что причиной тому искрящий старинный телеграф, передающий новости. Затем, ребята знали о делении на большевиков и меньшевиков, но не задумывались, откуда оно (как раз из-за «Искры»).
Знаете, я не готов обвинять их, тем более это были ребята не с исторической кафедры. Им достаточно. Просто удивительно, ведь мы, бывшие советские пионеры, готовы были давать ответ скороговоркой в любое время дня и ночи. Зато в СССР многие не имели возможности заполнить в голове другие исторические пробелы.
– Но что же получается, можно ставить памятники кому угодно – хорошим и плохим?
– Что хорошо, что плохо – не определять невозможно, так устроен человек, но боюсь, каждый строит такие суждения по-своему. С памятниками немного другая история. Памятник уже есть, он о чем-то напоминает, формируя образ города, его культурный миф, его атмосферу.
Можно ли представить себе Петербург без Медного всадника? А без львов – хотя мы знаем из старой комедии, что настоящих львов там можно встретить только в зоопарке? Точно также Челябинск непредставим без «Сказа об Урале» на привокзальной площади или без Курчатова у входа в ЦПКиО. Хотя эти памятники и не несут на себе особой идеологической нагрузки.
Постепенно и к новым памятникам – Столыпину, Александру II – все привыкнут.
– Но Курчатов бывал в Челябинске, как и Бажов, впрочем, «Сказ», скорее воплощение его героев…
– Которых как раз в Челябинске и не было! Потому что во-первых мы привыкли, что Челябинск – это часть Урала и здесь опорный край державы. Но так или иначе, у нас и гор-то нет, а заводы начали появляться с 1930-ых годов. Челябинск – степное Зауралье, хорошо, лесостепное. Если не брать первые десятилетия его существования – приграничная крепость, военная канцелярия, в основном это город торговый. Из пролетариев тут был скромный завод Столля да железнодорожные мастерские, но и они находились за пределами города. И старателей у нас не было. Тем не менее, нам нравится ассоциировать себя с мифологией горно-заводских сказов, она знакома и понятна и большим, и маленьким…
– А Ленин бывал в Челябинске?
– Бывал, провёл здесь несколько часов, и оставил о наших краях в одном из писем мимолетное, но совсем не восторженное мнение, вроде «какое захолустье!»
Ленин направлялся в ссылку в Сибирь. В Челябинске находилась конечная станция, и нужно было делать пересадку на поезд Челябинск – Новониколаевск (Новосибирск), а потом следовать и дальше. Здесь на перроне он познакомился с доктором Владимиром Крутовским, следовавшим в Красноярск.
Дело в том, что Ленину, чтобы не потерять здоровье, пришлось симулировать. Изначально его направляли в ссылку совершенно в другие условия – то ли в Забайкалье, то ли в Заполярье. Доктор Крутовский помог ему задержаться в Красноярске на два месяца (всё это время Ильич работал в библиотеке местного водочного короля, купца Юдина, большого собирателя левой марксисткой литературы). В итоге медкомиссия вынесла вердикт о слабости лёгких (туберкулёза у Ильича всё-таки не было), и Ленин отправился на юг, в Шушенское, где сейчас выращивают арбузы.
Советская власть стыдилась такого эпизода: как это, вождь мирового пролетариата проявил слабость, «откосил». Поэтому после публикации воспоминаний доктора Крутовского в 1920-ых годах, эта история скоро забылась.
А в годы советского застоя её разыскал замечательный публицист Эрнест Подтяжкин. В его изложении всё выглядело куда красочнее. Владимир Ильич добирался до Челябинска в самом дурном вагоне третьего класса, но не потому, что таковы были условия проезда в ссылку, он обязан был находиться с народом. Выйдя из вагона, он стал громко отчитывать начальника станции за духоту и грязь в вагонах – и это ложилось в советскую мифологию, ведь Ленин обладал харизмой власти. Это видит доктор Крутовский. Ещё не познакомившись, он обедает с Ильичом в вокзальном буфете, и доктор замечает, как вождь надписывает на конверте адрес петербургской конспиративной квартиры (конечно всем прохожим известный). Он обращается к Ленину, уверяя, что не шпик, происходит объяснение двух прогрессивных людей. Крутовский и Ульянов садятся в подошедший поезд в Сибирь, уже в хороший вагон, пьют чай из подстаканников, и Ильич произносит, глядя в окно: какое же захолустье, а могли быть фабрики, заводы!
– Да уж наглядный пример разницы между историческим фактом и фантазией вокруг него. Каким бы вы хотели видеть памятник Ленину?
– Может быть, как раз таким, с саквояжами, в шляпе пирожком, грозящим пальцем станционному смотрителю… Но, простите, я не устанавливаю памятников. За меня это решили те жители Челябинска, кто жил в предыдущие эпохи. Мы можем уже наблюдать и интепретировать…
Кстати, для меня в детстве привокзальная площадь непредставима была без панно с революционерами и без павильона пригородных касс на месте современного Синегорья, но среда изменилась, открылась иная страница истории города…
– Вопрос в том, что хотят видеть горожане, так?
– Горожане разные, эпохи разные, так что корректный ответ дать сложно. Хорошо, общественный консенсус сошёлся бы сегодня на памятнике Владимиру Высоцкому или Виктору Цою. Но, согласитесь, на привокзальной площади Челябинска оба смотрелись бы нелепо, кстати, в Челябинске с нелегальными концертами бывали, кажется, оба – надо заглянуть в книгу Владимира Боже.
– В чем же по-вашему успех памятника?
– Любой памятник – это и произведение искусства, и артефакт, несущий как историческую, так и идеологическую нагрузку, и наконец это арт-объект. Как арт-объект он может гармонировать с окружающей средой, даже транслировать какой-то миф – как скульптуры на Кировке, большинство из которых отсылают к мифу об идеальном дореволюционном прошлом Челябинска. А вот с историческим контекстом может возникнуть как гармония, так и контраст. Главное, чтобы и среда, и памятник взаимно способствовали раскрытию какого-нибудь интересного исторического сюжета.
Пример – другой шедевр Льва Головницкого, памятник Орлёнку на Алом поле. Вокруг ухоженный сквер, скамейки, мостки, играют дети, благоухают клумбы – и на это со злым лицом взирает юноша, связанный веревками. Лето, а он почему-то в шапке и шинели, ему жарко!
На самом деле единицы знают, кто именно был этот Орлёнок. История вообще-то миасская, а не челябинская. Юноша по имени Федя Горелов был взят в плен белыми и казнён. У него был приятель Владислав Гравишкис, который вообще-то не собирался становиться писателем, но из-за плохого зрения, как он сам рассказывал, оставил плотницкое ремесло, сделался сначала избачом, потом корреспондентом. К тому моменту, когда он написал книгу о Феде Горелове – естественно выведя его под псевдонимом Витя Дунаев и много что присочинив – никто не помнил, как выглядел этот юноша, да и фотографий не сохранилось. Но книга Гравишкиса внезапно имела всесоюзный успех! Столица Южного Урала не могла уже отмахнуться от памятника Феде, тем более комсомольцы собирали на него деньги. И Лев Головницкий нашёл такое решение, какое есть – обобщённый образ комсомольцев – добровольцев Гражданской войны на Урале.
Потом на заводской окраине Челябинска появилась своя улица Феди Горелова, и о прототипе Орлёнка все забыли. Но он продолжает служить не просто арт-объектом, а памятником именно революционной эпохе, его контраст с окружающим гламуром заставляет горожан задумаваться о той эпохе, переосмыслять прежние идеологические формулы, искать новые оценки, что «плохо» и что «хорошо».